Самая длинная ночь и три страшных дня

Сегодня, в годовщину начала грузинской агрессии, все в Южной Осетии будут вновь скорбеть по погибшим, вспоминать те невыносимо тяжелые три дня в августе 2008-го. Глаза собеседников Iron Times наполнялись слезами, когда они рассказывали свои истории. Значит, еще не отболело, еще долго не забудется. 

«Понятие «время» три дня просто не существовало. В подвале было темно, страшно. Никто не знал, выживет ли он, или смерть настигнет именно здесь. Кричать было бесполезно, можно было рыдать в полный голос, но звук взрывающихся зарядов перекрывал все».

Это было написано 14 августа 2008 года, когда я смогла вырваться из разрушенного и сожженного Цхинвала. Тогда мне, как и всем казалось, что я никогда больше не вернусь в свой город, и никогда не смогу жить в нем так, как раньше.

Теперь, когда слезы текут все чаще, кажется, что мы тени тех людей, которые жили здесь до войны. А на каждой улице до сих пор ходят знакомые, которых ты видишь теперь только на старых фотографиях.

Когда в 23:35 7 августа со всех сторон посыпались выстрелы из тяжелых орудий, начался наш первый день выживания в подвалах своих домов.

Подвал казался тогда самым надежным местом на земле. Нужно было только найти наиболее безопасное в нем место. Первая ночь казалась самой длинной на земле. Обстрел велся беспрерывно, снаряды со свистом пролетали мимо и, столкнувшись с преградой, разлетались на множество осколков. Дом над головой содрогался, выплевывая куски стен и стекла.

Казалось, что этот ночной кошмар закончится с рассветом, люди одумаются, свет победит ночь, а добро — зло. Но даже когда в подвал стали пробиваться первые лучи солнца, стрельба не прекращалась. Мало того, над Цхинвалом появились истребители, которые низко, с гулом пролетали над домами, как бы предупреждая всех нас о том, что всё теперь в их власти.

От стресса и страха все время хотелось спать. Чтобы не слышать разрывов и звука летающих самолетов, я закрывала уши, но это не спасало. Слезы текли сами по себе, в тот день я оплакала весь Цхинвал, потому что не верилось, что кто-то еще остался жив. В самые жуткие моменты я даже пыталась кричать, чтобы испугать уже свой страх. Но он был сильнее меня. И еще чего я никогда не забуду, это желание потерять слух, чтобы не слышать больше звуков снарядов и стрельбы.

Я не буду рассказывать, как 9 августа мы, две женщины и трое детей, пытались проехать по Зарской дороге, как дети в страхе и истерике, пугаясь разрывов, лезли в машину, плакали и просили о помощи. Как мы пролежали несколько часов в поле, боясь зачистки грузинской пехоты, и как добравшись до Зарской дороги, увидели фрагменты человеческих тел, автомобили в крови и... домашние оранжевые тапки, которые лежали возле одной из разбитых машин. Я до сих пор не могу смотреть в магазинах на оранжевые тапки, потому что рядом с ними на дороге лежало еще и сорванное взрывом лицо их хозяйки.

В те дни все мы были близки к Богу, как никогда. Даже дети, ехавшие со мной в машине, пытались неумело креститься и просили у него покровительства. К Епископу Георгию, который какое-то время находился в одном из подвалов, со всего города под обстрелами прибегали люди, которые просили его о крещении. И то, что люди остались живы, воспринималось чудом, ниспосланным нам Богом.

Детей в Цхинвале оставалось довольно много. Школьница Милена Техова находилась в подвале дома на окраине Цхинвала. Она вместе с соседями пряталась от грузинской пехоты: «Когда они вошли в город, то стали искать людей по подвалам. Мы замерли, боялись дышать, а грузинские солдаты громко ругались матом и кричали, чтобы все мы вышли из своих укрытий. Самым страшным моментом было даже не это, а то, как я поднялась к себе в квартиру собрать вещи. Когда я увидела в окно грузинскую пехоту, то не могла сдвинуться с места. Только направленное на наш дом дуло танка помогло мне очнуться и спуститься обратно в подвал».

Студентка Дзерасса Козаева просидела три дня в подвале, обнимая свою любимую игрушку: «Я несколько раз простилась с жизнью, наш дом наполовину был разрушен, часть квартир горела, все мои соседи в панике побежали в соседний дом, а оттуда в следующий, а я так и осталась сидеть в подвале со своей игрушкой. Потом я отстирала её от копоти и грязи, и сейчас она напоминает мне о том кошмаре и о том, что мы все же выжили».

История Марины Кочиевой после войны облетела весь мир. После того, как в её машину на Зарской дороге попал танковый снаряд, ей всю ночь пришлось пролежать в придорожной канаве, а прикрывал её раненый сосед. На той дороге в 1992 году от рук грузинских экстремистов погибла её мать, оставив сиротами трех дочерей: «Я лежала тогда и думала — неужели это судьба? И мне придется, как и моей маме, погибнуть на этой дороге, оставив без матери двух своих детей?!»

Инал Джиоев, который был ополченцем, признался, что с его памятью что-то произошло. Он стал забывать целые фрагменты произошедших с ним событий. Видимо, у человеческой памяти есть свойство блокировать самые страшные воспоминания: «Мы сидели в блиндажах, пытались отстреливаться. Но когда нас стала бомбить грузинская авиация, многие из моих товарищей сбежали оттуда. А бежать на самом деле было некуда, кругом разрывались снаряды. Один из нас предложил перебраться в соседние окопы, это и спасло нам жизни, так как в следующий момент по нашим блиндажам был нанесен удар. Мы потом взяли даже 8 заложников из числа грузинских солдат. Правда, у одного из нас не выдержали нервы, и он застрелил солдата. Просто они (грузинские военные) в упор расстреляли нашу соседку — молодую девушку, которая бежала в укрытие».

После августа всем было очень трудно говорить о войне. Я помню, как плакали возле меня большие и сильные мужчины, рассказывая о своих погибших друзьях. И слезы матерей, потерявших своих детей. Машина, в которой сгорели отец и двое его детей, еще долго стояла на перекрестке улиц Героев и Исака.

Боль невозможно передать словами, её можно только прочувствовать. Поэтому все цхинвальцы, которые пережили эту войну, объединились еще одним невидимым братством.

Сегодня все мы будем скорбеть по погибшим, вспоминать эти невыносимо тяжелые для нас три дня. Глаза всех моих собеседников наполнялись слезами. Значит, еще не отболело, никак не забывается. И я не знаю, сколько времени должно пройти, чтобы мать, нашедшая сына на улице и узнавшая его только по обуви, смогла забыть это. Или как может забыть свою боль молодая женщина, оставшаяся с двумя детьми в 21 год вдовой, — её мужа разорвало снарядом прямо возле дома, где они жили и воспитывали своих детей. Как могут забыть дети, просидевшие в подвалах, о своем страхе, и матери — о тревоге за своих детей?